С 20 мая в российский прокат выходит картина «Конец фильма» режиссёра Владимира Котта. Это история «кино про кино», которая рассказывает о горькой судьбе постановщика, уже давно переставшего получать удовольствие от работы. Сериалы, которые он снимает, не нравятся ни ему, ни продюсеру, ни потенциальному зрителю; денег на большое кино не найти. В порыве отчаяния герой решает сбежать прямо со съёмочной площадки. Тимур Алиев поговорил с Владимиром Коттом про рефлексию, смерть кинематографа, стриминги и кинофестивали.
Для Владимира Котта «Конец фильма» — это ещё и личное высказывание; в интервью постановщик рассказал о не выходящих в эфир в течение нескольких лет сериалах, над которыми он работал. Фильм — размышление о месте режиссёра в киноиндустрии и о важности его устремлений: у одних людей они связаны со славой и деньгами, у других — с желанием создать нечто великое и остаться в истории.
Ваш фильм начинается с ироничной зарисовки о том, как нужно снимать кино, чтобы взять приз на международном фестивале. Как вам удалось так точно уловить фестивальные тренды и высмеять их?
Мне кажется, это удалось благодаря опыту. Я всегда понимаю, что есть некоторые режиссёрские жесты и архетипы, помогающие попасть на тот или иной кинофестиваль. Ирония появляется как раз потому, что нормальное кино на таких смотрах появляется редко.
Премьера «Конца фильма» состоялась на фестивале «Стрелка» в прошлом году, а потом известий ни о показах, ни о прокате практически не было. С чем это связано?
Поскольку я являюсь и продюсером своего фильма, после премьеры погрузился в съёмочный процесс моей следующей работы. Дистрибуцией по сути некому было заниматься. Тем не менее в ноябре 2020 года была международная премьера картины в Таллине, на фестивале «Тёмные ночи». Но он прошёл в каком-то непонятном режиме. Я понял, что нужно фильм отложить до момента, когда фестивальное движение более-менее вернётся в офлайн-режим. Поэтому решил во время жёсткого карантина «Конец фильма» нигде онлайн не показывать.
Вот только в апреле этого года мы показали кино в секции «Российские программы» ММКФ, в мае выходим в прокат, а чуть позже картину покажут в Шанхае. Впереди у неё будет много фестивалей, поскольку я начал сотрудничать с сильным агентством по продвижению фильмов. Я не хочу, чтобы моё кино смотрели на ноутбуках.
Можно сказать, что вы не считаете фестивали, прошедшие в 2020 и 2021 годах в Торонто, Берлине и Роттердаме, настоящими?
Отчасти да. Понимаете, к хорошему привыкаешь. Это же очень удобно — не выходить из дома и смотреть кино в домашних условиях на небольшом экране. Но тогда надо и снимать кино, исходя из такого формата, — делать, например, сразу стерео, а не звук 5.1. Мне кажется, что в таком виде кино способны по-настоящему оценить только профессионалы, которые могут догадываться, как фильм выглядел бы на большом экране. Обычному зрителю это просто недоступно, он не так насмотрен, как люди из индустрии. Для меня это принципиальная позиция. Магию совместного просмотра в тёмном кинозале ничто не сможет заменить.
Насколько я понял, одна из основных идей фильма — усталость от режиссёрского ремесла, частью которого являются съёмки дешёвых и никому не нужных сериалов. В этом есть личная рефлексия? Ведь вы — режиссёр как полнометражных картин, так и сериалов.
Это кино я снял, конечно, про себя и собственные перипетии, связанные в том числе с сериалами. Я снял довольно много сериалов, часть из которых много лет не выходит в эфир. На Первом канале, например, подвисли несколько моих телевизионных проектов. Понимаете, каждый сериал — это год-полтора жизни. Иногда не покидает ощущение, что ты делаешь что-то бессмысленное и ненастоящее, просто чтобы была работа.
Я поймал себя на этом моменте. Мне показалось, что честнее, конечно, снимать редко, но метко. Есть у нас режиссёры, которые сняли один фильм и остались навсегда в истории. Это им ничуть не мешало. Когда ты размениваешься на что-то более мелкое, в тебе будто что-то ломается — появляется не профессионализм, а очень нелюбимое мной слово «ремесло». Про меня, например, часто говорят: «Он крепкий режиссёр», делая таким образом комплименты. Но я это определение ненавижу. Для меня это внутренняя боль, мне этого мало.
Вам бы хотелось, как и вашему герою, оказаться в Берлине, Каннах или Венеции? При этом вы иронизируете над стилем картин, отобранных на эти смотры.
Конечно. Одно другому и не мешает. Многие свои работы я посылал отборщикам кинофестивалей. Человек, ответственный за отбор Канн, например, «Конец фильма» посмотрел и ответил, что это очень хорошее кино, смешное и ироничное, но «это не Канны».
В одном из интервью вы рассказали, что в вашей фильмографии нет ни одного фильма, кроме «Карпа отмороженного», который был снят так, как вам бы этого хотелось. Расскажите, что это значит?
Многие сразу предполагают, когда читают такие заявления, что всему виной вмешательство продюсеров. Но в моём случае диктата продюсеров не было. Как правило, это сжатые сроки и крайне небольшие бюджеты на создание фильма. А также бесконечный поиск компромиссных решений. Например, я не мог себе позволить снимать какие-то эпизоды заново, когда видел на монтаже, что сцена не получилась. Условия, в которых я как режиссёр существую, выгодны для всех, кроме меня. Грубо говоря, ответственность за группу и актёров гораздо выше моих собственных желаний и амбиций. Моё внутреннее ощущение мира так устроено — важно, чтобы остальным было комфортно, а мне — как придётся.
В процессе создания фильма вы поступаетесь собственными желаниями в угоду благоприятной атмосфере для всех остальных?
Да. Мне важно, чтобы актёры, которые со мной работают, получали удовольствие от процесса. Съёмки не всегда совпадают с внутренним устремлением к творчеству. Сроки сжатые, у актёров плотный график, у команды, занятой на проекте, много параллельной работы — какая тут атмосфера праздника? Тяжёлые сцены мне, например, сложно снимать — я часто прибавляю к диалогам в таких эпизодах юмор, чтобы «сбить градус».
Когда я смотрел «Конец фильма», половину хронометража было смешно, а половину грустно.
Это и есть мой главный принцип. Я всегда стараюсь зрителя рассмешить, а потом ударить под дых. Чаплин, кажется, говорил, что если на общем плане показать, как человек падает, то это комедия, а если приблизиться на крупном плане — это уже трагедия. Для меня важно, чтобы с помощью смеха зрители расслабились, открыли своё сердце. Дальше можно снимать что-то трогательное, пронзительное, чтобы зритель немного и погрустил.
В фильме «Хандра» Алексея Камынина появляется призрак Тарковского в исполнении Ивана Янковского. У вас Егор Бероев предстаёт в образе голоса совести, Марчелло Мастроянни. Как вы думаете, откуда эта тяга к гениям прошлого, которые появляются в настоящем?
Всё очень просто: Мастроянни появился из-за моей любви к Феллини. Мне кажется, что Феллини — это наружу, а Тарковский — внутрь. Марчелло же — это герой-красавец, своего рода антипод главного персонажа «Конца фильма», режиссёра-очкарика. На его фоне Марчелло — настоящий мачо. Плюс ко всему он иностранец, он как бы не из этого мира.
Кстати, о главном герое… Вы писали эту роль сразу под Валентина Самохина?
Да, я заранее думал об образе персонажа, подразумевая, что его играет Валентин. Я с ним познакомился на проекте Валерии Сурковой «Язычники». Помню, меня удивило, что у такого замечательного актёра до сих пор не было по-настоящему главных ролей. Он играл и врачей, и интеллигентов, но чаще это образы второго плана.
В одной из сцен персонаж Самохина говорит, что «кино — это смерть, от него нужно бежать». Почему, как вы думаете, может наступить гибель кинематографа? Возможно, время больших авторов уже прошло, и индустрия сегодня больше нуждается в упомянутых вами ремесленниках, нежели в творцах?
Это, конечно, опасная тема. Главный герой имеет в виду, что в кино легко пропасть. На самом деле, как ни странно, это очень притягательная штука. У нас само производство, несмотря на всю сложность, продолжает поглощать людей. Народ по-прежнему в этой индустрии работает, потому что это сфера постоянных открытий. Каждый день можно открыть для себя что-то новое. Это крайне притягательно со стороны, многие зависят от кино как от наркотика.
Говоря о кинематографе в целом, те самые крепкие режиссёры в последние годы обеспечили заметный рост качества тех же российских сериалов. Если раньше, года 2-3 назад, для проекта под платформы сложно было найти и группу, и актёров, то сегодня именно на платформах можно сделать практически всё что хочешь.
Многие из ваших коллег в последние годы как раз начали работать над контентом для малых экранов. Как вы относитесь к бурному развитию стриминг-платформ в России?
Да, я сам снял небольшой сериал «Идеальная семья» для Premier и ТНТ, и в скором времени выйдет полнометражный фильм «Непослушник», созданный при поддержке MEGOGO. «Идеальная семья» — история о внутренней кухне телевизионных передач. А «Непослушник» затрагивает тему церкви. Такие истории на телевидении запустить довольно трудно. Для меня развитие стриминг-платформ в России — относительная, но свобода делать то, что ты хочешь. Например, ругаться матом, чего с 2014 года на больших экранах в стране делать нельзя. На федеральных каналах сериалы вообще могут без твоего ведома, например, перемонтировать, чтобы врезать их в сетку эфира вместе с рекламой.
Возвращаясь к вопросу о смерти кинематографа… Не кажется ли вам, что, поскольку стриминг в России сегодня предоставляет гораздо больше свободы — в плане мата и выбора не самых удобных для ТВ и кинопроката тем — обычные зрители в конечном счёте будут отказываться не только от телевизора, но и от той самой магии совместного просмотра в тёмном кинозале, о которой вы говорили?
Знаете, у меня есть такое ощущение, что кинотеатры в итоге останутся только для аттракционов и блокбастеров, а для авторского кино будут фестивали, куда приходит подготовленный зритель. Так сегодня происходит с танцами: есть, например, балет в чистом виде, его живьём можно посмотреть далеко не на всех сценах страны; есть, допустим, проект «Танцы» на телевидении, за его участниками наблюдает массовый зритель. То же самое и с музеями.
И, конечно, таким явлением стало кино. Есть фильмы Бромберга, Данелии, Рязанова — их смотрят массы. Но, уверен, любой фильм Тарковского посмотрело меньше людей, чем «Чародеи» с Абдуловым. Тарковского же смотрят в основном на фестивалях или ретроспективах. Преимущественно это узкая прослойка зрителей. В общем, для меня это разделение однозначно произойдёт в ближайшее время. Это не делает одно кино плохим, а другое хорошим. Я сам, бывает, смотрю аттракционы в кинотеатрах. Но надо понимать, что это жвачка. Притягательная, сладкая, но жвачка. Когда я иду на фестивали, я с большей вероятностью могу рассчитывать, что увиденное останется со мной на какое-то время. Я буду об этом размышлять, меня происходящее на экране может задеть, спровоцировать, затронуть струны души, простите за пафос. А жвачка — это то, что ты забываешь, выйдя из кинозала.
Вот «Конец фильма», например, который мы отдали на ММКФ, показали на большом экране с матом, потому что это международный фестиваль. И замечательно — я прописал в сценарии мат, и зритель может увидеть кино таким, каким я его задумывал! Это разделение, которое я предполагаю, произойдёт ещё и потому, что поход в кино — это время жизни. Сегодня съездить в кинотеатр в центре и посмотреть кино на языке оригинала с субтитрами означает, что вы потратите примерно пять часов — час туда, час обратно, два-три часа идёт сам фильм.
Основополагающим вопросом для вашего героя является самоопределение, каким режиссёром он хочет быть — «особенным» или «нормальным», который снимает про «войну, Крым и хоккей». Задаёте ли вы такой вопрос себе?
Я бы не хотел никогда снимать фильмы ни про войну, ни про спорт. Меня приглашали в своё время делать «Август. Восьмого» про конфликт России и Грузии, а также «Калашников» про изобретателя АК-47, но я отказался. Мне хочется снимать то, что интересно, — как правило, это простые человеческие истории про обычных людей, а не про каких-либо национальных героев. И дело не в том, что сделать условные «Легенда №17» или «Движение вверх» я бы не смог. С точки зрения профессии, конечно, могу, с точки зрения искренности — нет. Ещё для меня закрыты истории о насилии и маньяках.
Вам кажется, что подобные проекты романтизируют их образы?
Да, мне кажется, что выбор харизматичных актёров на роль маньяка неизбежно ведёт к романтизации этого образа. Зритель видит героя на экране и может проникнуться к нему сочувствием, а то и пытаться понять мотив его действий. Тогда постановщик обращается, как правило, к детству этого персонажа — неполная семья, абьюзивные отношения и пр. Таким образом, возникает жалость… к маньяку. Вы представьте, каково на это художественное произведение смотреть самим маньякам, которые ещё живы, а тем более родственникам их жертв? Для меня это немыслимо.
Значит, условные фильм «Крым» или сериал «Чикатило» от Владимира Котта мы никогда не увидим?
Абсолютно никогда. Это моё табу.
